Явиться в течение часа
В 1968 мне был 31 год, я работал в научно-исследовательском институте АтлантНИРО заведующим лабораторией. Я вообще как-то не особо следил за этим делом [в Чехословакии]. Нас иногда вызывали на сборы на неделю или две — я заканчивал институт с военной кафедрой и был офицером запаса — и нам напоминали тактику и стратегию командного состава. Все, что творилось вокруг, меня мало интересовало — ну, живем в Холодной войне якобы. Что-то мелькало — как пропаганда всегда делает: Запад пытается Чехословакию вырвать из соцлагеря, что-то в этом духе. Но это обычная тема была, поэтому она не привлекала внимания особого и не удивляла.
Я шел с работы — это где-то 22 июля было — и смотрю, по городу ходят ребята немолодые, даже старше меня, в хебешной одежде с погонами — не солдатскими, офицерскими. Думаю: «Странное дело, наверное, сборы какие-то». Пришел домой, сел ужинать, и вдруг стук в дверь. Срочная повестка — с диагональной красной полосой, никогда таких не было: «Явиться в течение часа. Иметь кружку, ложку, зубную щетку». Я быстренько пошел в военкомат. Прихожу, а там народ толпится — в основном, все вроде меня запасники. Я военный билет показал, мне в нем написали: «Призван в вооруженные силы» и сказали: «Ждите, сейчас отвезут в часть на переодевание». Выехали, я шоферу говорю: «Стой, подожди!» — я ж без денег, думал, что зайду домой. Забежал, взял деньжат, сел и поехали. Привезли нас в часть в Корнево, а там уже танковый полк стоял. Было там, кажется, 90 танков — но вы знаете, я никогда не видел, чтобы они все в одном месте были.
По машинам и вперед
В части было распределение — мы, по-моему, всю ночь протолкались. Под утро выдали нам одежду: гимнастерку, брюки, бриджи, смену белья, пилотки. Сапоги дали — яловые, не кирзовые. Мы быстро переоделись, в мешок забросили свои шмотки — и уже были в форме. Меня определили командиром стрелкового взвода. Машину дали, ЗИЛ-130: была желтого цвета, их тут же их сунули в покрасочный цех, и они стали все зеленые. Ну, и служба пошла: завтрак-обед-ужин, выезжали на стрельбище иногда, стреляли из пулеметов, автоматов. Где-то через неделю нас дернули — и мы переехали за Ладушкин, ближе к границе.
Там уже никакого поселка не было — мы в лесу палатки поставили. Потом понятно стало, что поедем в Чехословакию. Говорить начали: замполит политинформацию давал, ну, такую, урезанную. Говорили, что Чехословакия не сама, а ей хотят помочь выйти из Варшавского договора. В общем — происки капиталистов во вред социализму. Ну, а потом — это было 20-го августа — все, команда: по машинам и вперед. Прямым ходом выехали на Берлинское шоссе. Обоз наш был около 200 машин: весь скарб хозяйственный, ящики со снарядами и гранатами, танковые снаряды. А сами танки — железной дорогой, сгружали их в Германии уже. Ехали по Польше со скоростью 40–50, в поселках скорость снижали. Старушки польские выходили с ведрами, с яблоками, угощали нас. Они войну пережили, поэтому так с сочувствием на нас смотрели. Потом въехали в Германию и остановились у городка Обервизенталь. Стояли мы у деревни Божидар — это на границе Чехословакии и Германии, в 32 километрах от Карловых Вар. Порубили деревья, расположение сделали, палатки поставили. Там был пропускной пункт из Германии в Чехословакию, и мой взвод дежурил — проверяли машины и документы. Кто ехал — пропуск в Чехословакию показывал. А оттуда никто не ездил. Туда ездили, оттуда — нет.
Служба и картошка
Два месяца мы там провели в полной боевой готовности: даже не часовой, а получасовой, чтоб можно было быстро, раз — и вперед. Отцы полка говорили, что наша задача, если из Западной Германии войска пойдут на помощь в Чехословакию, все отрезать и уничтожать. Ну, так и стояли в этом ожидании. Ночью мой взвод перекрывал границу в районе территории штаба и небольшой части, где танки стояли. Граница такая там была: заросший окоп, по колено засыпанный, и ржавые столбы метров через 50–100: ни проволоки, ни контрольной полосы. Немцы и чехи ходили в гости друг к другу, пиво пили. Из этой деревни Божидар пришли к нам, как раз к моему взводу, ребята. Они по-русски неплохо говорили, один вообще был заслуженным мастером парашютного спорта. «Я, — говорит, — выступал у вас в Тушине на параде. Мы, — говорит, — были друзьями, а будем ли теперь — не уверен». Такой обиженный был парень.
Потом стали мы помогать картошку убирать или скошенный лен ворошить, дожди уже начинались. Порядок у нас был такой: мы работаем, собираем картошку, подходит время обеда, наши говорят: «Да подожди, добьем этот кусок». Немец: «Нееет, обед, все». Бросает посреди рядов корзину — и обед. Вот они такие. А мы — добьем и только тогда пойдем обедать. В общем, вот так шла служба.
Мы не знали, сколько простоим, ничего, и никакой переписки с домашними не было. К нам приезжали немецкие оркестры — типа эстрадных. Хорошо играли. Приезжали фотографы, фотографировали нас, потом карточки раздавали. Штабные ребята — замполит, еще кто-то — ездили в Чехословакию и привозили антисоветские плакаты, которые чехи развешивали по стенам. Они их собирали для отчета, наверное, но нам читать не давали. Там [где мы стояли] речка была между Чехословакией и Германией, и на той стороне — длинные такие сараи. И на этих сараях на крыше было написано большими буквами: «Свободу Дубчеку». Причем издалека было видно. По-русски писали: «Ванька, иди домой, твою Машку там сосед пользует» — такие вот надписи были. Раз-два мне такие штуки попадались, но я не вдоль всей границы ездил, конечно.
Домой
Где-то 15–16 октября нам сказали: «Все, ребята, по домам». Ну, и поехали, значит, своим ходом так же. И приехали в Калининград 21 октября. Нам никто ничего [про события в Чехословакии] подробно не рассказывал. Что ж вы думаете, замполит расскажет? Да никогда он не расскажет. Все знают, что венгерские события были черные, будем так говорить, кровавые. Здесь ясно было, что не так. Мы встречались с каким-то офицером, он был в Чехословакии: «Да нет, — говорит, — спокойно все». Некоторые когда вошли в Чехословакию, стояли так же, как мы, только мы на территории ГДР были, а они — на другой стороне.
Как-то мы ничему не удивлялись. Первая заварушка была в Германии в 53 году — и там немца, солдата, убили автоматом по голове, но большой стрельбы не было. А в Венгрии мы делов натворили — будь здоров. У меня двоюродного брата — он танкист — там ранило. Для меня это было обычным делом — повезли в Чехословакию, значит, и здесь что-то такое будет. Мы знали, я всегда говорил, что Союз живет на штыках и на них держится. Штыки убрать — он разваливается, так и получилось. Это было еще тогда понятно. Управляли страной никакие не Советы, а партийная верхушка, а Советы — это так, мишура была. Партийная власть была настоящая.
Это безобразие, конечно. С самого начала такое было внутреннее чувство. Но мы же обязаны, мы присягу давали, она нас призывала к тому, чтобы защищать интересы Родины. Кстати, потом как вернулись — нам сразу выдали новые билеты военные, и там было написано уже не «Призван в вооруженные силы», а «Проходил 91-дневные сборы, выполнял спецзадание». В первом билете у меня было, когда я присягу принимал, а мне вернули уже без этого числа, без всего. Просто вернули другой билет.
1968 — он для России важный в том смысле, что мы опозорились на весь мир в очередной раз. Это позор был для страны, мы снова показали, что тоталитарная система, которая существует под руководством одной партии, способна на что угодно — и это все поняли. Сейчас об этом стыдно вспоминать. Мы потом еще влезли в Афганистан не лучшим образом, оставили там 14 000 убитых — тоже мало хорошего.
Года два назад я пришел в военкомат и говорю: «А вот за Венгрию давали значки «интернациональный долг», а за Чехословакию что?». А они: «Да ее выкинули из списка». В 2003–2004 году это произошло, так мне сказали. Тогда [в 1968] бы не выкинули, конечно, это считалось заслугой.
Нам в военные билеты вклеивали мобилизационные предписания. Все же ждали ядерной войны, и я должен был в такой ситуации явиться туда, куда там было написано, в этом предписании. И вот в 90-х, по-моему, нас военкомат собрал. Я пришел, там сидят офицеры и говорят: «Товарищи, мы вам благодарны за все ваши труды и службу». Изъяли у меня мобилизационное предписание, с военного учета сняли по возрасту — и все. Вот так служба и прошла.