В 1968 году мне было 11 лет, и это такой возраст, когда я, в какой-то мере, уже был вполне сознательный, родители со мной чего-то обсуждали, но, конечно, впечатления мои очень мозаичны и отрывочны. Главным событием был все-таки Парижский май, за которым все очень внимательно следили. Потому что чешские события, конечно, разворачивались не отдельно, а в контексте этого общего желания осовременить систему социума. И в этом смысле Парижское движение студенческое, а потом и рабочее — оно очень тесно сопряжено с чешским движением и реформами. Это все как-то в одной цепи.
Я хорошо помню весну 68-го года, когда родители с большим интересом обсуждали чешские события, грядущие там реформы, Советский Союз, и очень надеялись, что эти реформы состоятся. Мы были как-то хорошо информированы о том, кто какие готовил реформы, о том, почему эти реформы из Советского Союза были запрещены, как-то все это разносилось. Западные «голоса» были хорошо информированы. Нам довольно подробно эту информацию передавали.
02.02.1968
Потом, конечно, главное мое воспоминание — это август, когда мы жили в каком-то доме отдыха в Мещуре, под Рязанью, и тут сообщили о вторжении войск Варшавского договора. У всех были совершенно зеленые лица, и это был ужас, и было понятно, что это конец всякой «оттепели» и всяким попыткам перестроить Советский Союз на более человеческих основаниях. Ну и последнее мое воспоминание — это зима, когда хоккейный чемпионат шел, и вся Москва болела за чехов.
Я следил за событиями Пражской весны очень внимательно, насколько позволяли приемники. Об этом сообщило Советское радио немедленно. Все, конечно, слушали вражьи «голоса», которые, как ни глуши, а все равно пробивались, особенно в Подмосковье. Особенно по ночам можно было услышать. Слушал в основном по радио, печатная пресса до нас практически не доходила. «Хронику текущих событий» я не читал, родители, по всей видимости — читали, но от меня это прятали.
Дед мой, Валентин Петрович Бунцев, был довольно крупный журналист, он был редактором военного раздела «Известий». И, по всей видимости, вот эти люди — они как-то знали, что все добром не кончится, потому что его чешские друзья свою дочь прислали на лето в Москву. Она была немножко старше меня, но все равно я ее опекал, водил по Москве, показывал город. Все лето они жили у нас и уехали только глубокой осенью уже в совершенно другом настроении.
О демонстрации 25 августа на Красной площади я узнал, потому что у нас там были какие-то общие знакомые, но кто участвовал в ней — не знал, все-таки я был мал. Имена назывались, но я с ними не был знаком. Мать моя была знакома через три рукопожатия с Горбаневской. В тех кругах, к которым принадлежали мои родители, реакция была в большей степени одобрительная. В том смысле, как Галич пел: «Честь нации была спасена».