Я 1945 года рождения, родилась на юге тогдашнего СССР, в Краснодарском крае в небольшом городе Кропоткин, или станция Кавказская — большой железнодорожный узел, где расходятся пути на восточное и западное побережья Кавказа. Это был маленький городок.
Летом 68-го года, когда случилось вторжение в Чехословакию, я уже окончила четвертый курс МГУ кафедры новейшей истории Германии. За время проживания в столице стала другим человеком: появились обширные связи среди московской интеллигенции, инакомыслящих, творческих людей, писателей, ученых… О том, что началось вторжение, я узнала, будучи в родном городе, где навещала бабушку. Сидели у соседки Ксении, которая нас в моем послевоенном детстве спасла от голода: приносила каждый день пол-литра молока. Мы общались, стол от еды ломился, и вдруг по радио — большому круглому ретранслятору — началась передача. Голоса патетически сообщали: «Работают все радиостанции Советского Союза…». Тут со мной произошел не первый, но один из главных кризисов в жизни, потому что бабушка и Ксения были страшно рады тому, что случилось. Они стали говорить: «Давно пора! И чего с ними цацкались, мы их спасли от нацизма, а они оказались предателями и сволочами. Вот теперь они узнают, мы им покажем. Наконец там будет порядок, иначе они могли бы разрушить весь социалистический блок».
Для меня это было шоком, ведь у моей бабушки и земляков, среди которых я выросла, не было знаний, которые были у меня по истории и от критических собеседников. Столько агрессии и полная идеологическая зашоренность, и ни малейшего сомнения, что это неправильно и не должно быть… Я постаралась даже сократить пребывание на каникулах и вернулась в Москву.
Я не прекратила любить бабушку и восхищаться Ксенией, но поняла, что между мной и ними за эти четыре года образовалась непреодолимая пропасть. Мне нужно было это как-то осмыслить и научиться с этим жить. Я испытывала чувство ужаса и ощущение полного краха, страх перед будущим. Танки шли не только по Праге, не только по правде, как писал Евтушенко, но и по моему будущему. Я не знала, как придерживаться официальных норм и правил, при написании своего спорного диплома — об экстремистских тенденциях в Веймарской республике. И, когда я вернулась в столицу, конечно же, сразу же узнала, что на Красную площадь вышли семь человек, их арестовали. Я понимала, что их ждут большие сроки тюремного заключения и никакого милосердия к ним проявлено не будет. К слову, пропасть образовалась у меня и с людьми из московского окружения.
Мое осуждение было слишком радикальным, я не могла простить советскому народу, что он поддерживает с энтузиазмом введение войск. Важно отметить, что в моем диссидентском окружении была утопия, что вся система держится на незнании народа, и если ему сказать правду, то люди прозреют и от тоталитаризма не останется и следа. Был даже слоган, мем, как сейчас говорят: «Когда народ прочитает Солженицына, это будет другой народ». И вот сейчас, с ваших позиций, у вас есть знание, что Солженицына прочитали даже в школах, но народ мало изменился. Он уже не такой, каким был 50 лет назад, но все же в плане резистентности в отношении пропаганды — мало [изменился]. Эту иллюзорную картину про правду и народ я и не разделяла.
Важно помнить, что 1968 год — это не только Чехословакия, но и студенческие протесты на Западе. В МГУ был большой контингент студентов и практикантов из европейских стран, они приехали в Союз по своему выбору, в нем они видели оплот социализма. Больше всего [было учащихся] из Германии, где был свой пик 68-го — 2 июня — когда убили студента Бенно Онезорга на антиправительственной демонстрации, которая потом переросла в открытую конфронтацию с системой. Много славистов было из Франции. Как я уже рассказывала, я знала языки, читала на английском и немецком книги и газеты, которые приносили из посольств своих стран стажеры и студенты. Они сами были участниками тех волнений. И ведь они подписывали обязательство, когда ехали в Советский Союз на стажировку, не распространять «враждебную информацию», которой являлась эта пресса.
Я германист — первый адрес и собеседник для них, в общежитии ребят было очень много, все это обсуждали, образовали «филиал 68-го года». Спорили, раскалывались на группы, собирали деньги [на помощь Чехословакии], передавали [свой] самиздат. Я сидела за немецкой машинкой, мне ее соседи по общежитию оставили, когда уезжали обратно домой. Перепечатывала по пять экземпляров альтернативной информации, которая циркулировала. Самиздат был больше, чем институционализированная «Хроника…» — но в нем были тексты критически мыслящих авторов, не втянутых в информационные сети. Писали анализы, воззвания, обсуждали, что передают «голоса». Переводила материалы к своим диссертации и диплому, из книг, где были критические вещи по отношению к советской системе. Давали читать друг другу и тем, кому доверяли.
Проблемы в связи с этим были. Я не из очень состоятельной семьи, наоборот, можно сказать, хуже материального положения не было ни у кого: в детстве я чуть дважды не умерла от голода. В Москве я оказалась очень востребована благодаря знанию языка. Моя старшая подруга работала переводчиком с туристами и однажды заболела. Она отправила меня вместо себя в «Спутник» и там внесли меня в картотеку, я стала переводчицей, моя анкета лежала в разных учреждениях и организациях, которые принимали иностранные делегации: в «Спутнике», Интуристе, министерствах, промышленных предприятиях, работала в широком спектре контактов. Работала на промышленных выставках, ярмарке в Сокольниках, образовался контакт с иностранцами. До 68-го я была под наблюдением, думаю, но от меня ничего опасного не исходило, я была лишь потребителем информации. Начались перепечатки: и в 1968 году меня вызвали в КГБ при МГУ. И там ввиду полной неопытности я допустила много ошибок в разговоре. Им важно было узнать, где перепечатывались тексты, и я сказала: «В общежитии, дома, где еще могу, я студентка, пишу курсовые, тексты…» Они говорили, что я должна сделать выбор: либо с ними, либо против них. Если с ними, то не будет проблем, они уверяли, что даже помогут, ведь я хорошо знаю язык — но они пришли и забрали потом машинку. Через людей, с которыми работала в Сокольниках, мне моментально купили еще одну современную машинку. Продолжила [заниматься самиздатом] вплоть до перестройки.
Записала Мария Кокорева